Сергей Кузнецов о фильме «Долгая счастливая жизнь»
Воспоминание об этом фильме является будто из предутреннего сна или подзабытого детства. Кажется, видел его в малолетнем возрасте, в отрочестве читал сценарий, присочинил себе изображение на экране — и когда уже в юности стал следить за первыми кадрами (пригородное шоссе, автобус, молодёжная компания, которая откуда-то возвращается или, напротив, куда-то едет, начало осени, дождь, капли на стекле), то не мог отделаться от своеобразного «дежа вю». Точно это знаю, чувствую, более того, пережил как собственную судьбу, всё до боли близко — словно фотографии из семейного альбома. Это ощущение, на самом деле, очень редко — такие же впечатления были, например, и от картины, название которой начинается с похожего слова — «Долгие проводы» Киры Муратовой.
Кстати, данные ленты действительно родственны друг другу по духу, хотя между ними пять лет разницы. Фильм Шпаликова, дебютировавшего почти в возрасте 29-ти лет в режиссуре, вроде бы тесно связан с «шестидесятническими» надеждами и иллюзиями: от «Заставы Ильича» / «Мне двадцать лет» до «Я шагаю по Москве» (обе картины — по его же сценариям). А работа Муратовой — эпитафия эпохе, уже канувшей в небытие после вторжения советских танков в Чехословакию в 1968 году. Тем не менее, в двух произведениях этих художников, которые наиболее тонко чувствовали подспудные, ещё неоформленные общественные и человеческие настроения, неуловимым образом схвачены и переданы как раз подобные «обмолвки времени» в серии будто бы необязательных, бессюжетных, но составляющих подлинное величие кинематографа мгновенных зарисовок с натуры. И они оказались наиболее точными и в какой-то степени беспощадными свидетельствами о переменах в социальном и нравственном климате страны.
Между прочим, самое декларативное и поэтому не очень удачное в фильме «Долгая счастливая жизнь» (что как раз не позволяет оценить его в качестве безусловного шедевра) — это обильно процитированные сцены из мхатовского спектакля «Вишнёвый сад». Проще всего обратить внимание на перекличку чеховской драмы о крушении последних призрачных грёз с той глухо, но в то же время непостижимо внятно поведанной современной историей несостоявшейся любви между мужчиной и женщиной, которые встретились случайно в провинциальном городе и попали на гастрольный столичный спектакль.
Однако неожиданнее иное, интуитивное пророчество Геннадия Шпаликова, основанное на том тревожном предощущении, которое было заложено в пьесе Чехова, написанной незадолго до русско-японской войны и революции 1905 года и по-своему предрекавшей слом общественного сознания и миропорядка в стране. «Долгая счастливая жизнь» с таким нежно-чеховским названием тоже оказалась у «бездны на краю», знаменуя закат периода оттепели и предвосхищая наступление августовской «красной жары».
Но ещё мучительнее, пронзительнее до слёз медленное, плавное, почти бесконечно длящееся финальное «сошествие в ад» — будто лодка Харона перевозит нас через Лету, к последнему пристанищу неупокоенных даже после смерти душ. Согласно тестам, применяемым психологами при изучении комплекса самоубийц, этот долгий проезд на барже, как ни печально, действительно предсказывал склонность автора ленты к преждевременному насильственному уходу из жизни. Также рассказывают, что выдающийся итальянский режиссёр Микеланджело Антониони, увидев заключительную сцену картины Геннадия Шпаликова на фестивале авторского кино в Бергамо (где она получила главную премию), был потрясён подобным просто и лаконично выраженным мотивом его же фирменной «некоммуникабельности чувств» и уверял, что так бы сам не смог снять.
Сергей Кузнецов
«3500 кинорецензий»